Но разве эти реальные картины не так же противоестественны, как и видения, вызванные болезнью?
Пристально вглядывается в своего подданного король. Он смотрит на грязное истерзанное тело, на исковерканные страданием черты лица. Все душевные силы Лира подчинены сейчас единственной, целиком поглотившей его мысли. С особенным вниманием, забыв обо всем, он изучает бродягу, будто в нищем скрыта тайна, которую ему - Лиру - необходимо раскрыть.
Лир уверен, что теперь он видит именно то основное, что заключает в себе определение сути всего происходящего.
Он смотрит и видит уже не бедного Тома и не Эдгара, и не кого-либо другого из людей, имеющих свое, особое имя. Перед ним - человек. Мысли Лира устремлены к самой сущности понятия. Ему кажется: перед ним видимая простым человеческим зрением эта сущность.
Вот он - человек.
Вместе с Лиром на человека смотрит Шекспир, смотрит на него - полубога, кому сочиняли вдохновенные гимны гуманисты. Вот он, рожденный творить чудеса, открывать новые земли, наслаждаться сокровищами Греции и Рима, вот он - мудрец, знающий язык всех наук, видящий глубины земли, слышащий музыку небесных сфер.
Пико делла Марандоло некогда писал ему панегирик: «О дивное и возвышенное назначение человека, которому дано достигнуть того, к чему он стремится, и быть тем, чем он хочет....»
Вот он. Лир склонился над бьющимся в корчах нищим:
- Неужели это вот, собственно, и есть человек? Присмотритесь к нему. На нем все свое, ничего чужого. Ни шелка от шелковичного червя, ни воловьей кожи, ни овечьей шерсти, ни душистой струи мускусной кошки. Все мы с вами поддельные, а он настоящий.
Вот что такое человек, лишенный всего заемного, не являющегося его естественной, неотъемлемой собственностью. Деньги, нажитые обманом, создают прекрасную внешность, они скрывают сущность человека под бархатом и шелком. Все благообразие - лишь платье. Золото покупает закон, охраняющий видимость. Судьи, воины, палачи не позволяют украсть богатое платье - то, что отличает одного из немногих от большинства людей.
Любовь и уважение, преданность и благодарность - нее принадлежит не человеку, а платью. Это - стоимость платья.
Только наряд имеет настоящую цену, все остальное поддельное. Все куплено: наружность людей, их слова, чувства. Философы за деньги придумали лживую мудрость, она объясняет величие одежды, но не человека. Поэты сочинили красивые слова, они воспевают платье. Дочь целует руку отца - дочь целует рукав платья. Подданный падает на колени перед королем - подданный поклоняется мантии.
Все обман и подделка, все служит лишь тому, чтобы скрыть сущность. В чем же она - эта сущность, истинная оценка свойств человека, а не платья? Вот эта оценка: «Неприкрашенный человек и есть именно это бедное, голое двуногое животное и больше ничего».
Лир получает возможность произвести оценку, потому что теперь мерилом существования становится для короля жизнь большинства, людей, тех, кто лишен даже крохотной частицы какого-либо имущества. У бедного Тома нет и лохмотьев, чтоб прикрыть тело, только грязный кусок истрепанного холста обматывает его бедра. Этого человека может проткнуть тончайшая соломинка, находящаяся в руках ничтожнейшего из судей. И что самое важное, теперь Лир понял: он, некогда всесильный властитель, ничем не отличается от этого бедного двуногого животного.
Буря сорвала с короля платье, и он стал таким же, как и все остальные люди. А большинство их подобно представшему перед Лиром существу - обитателю бедлама Тому.
Бедное двуногое животное - вот во что превратилось самое понятие человека.
Метафоры одежды и нагого тела часто встречаются в пьесе. В их сопоставлении можно услышать отзвуки средневековых дебатов нагой Истины и разодетого в бархат Порока. Но это лишь далекое эхо. Трагедия - не моралите. Шекспировские метафоры выражают не спор недвижимых понятий, а крутую смену состояний, резкий переход из одного положения в другое. Мотив переодевания - частный в пьесе - существен не только для драматургии, но и для выражения шаткости всех жизненных отношений.
Буря ворвалась в малый человеческий мир. Она бушует в этом, уже ничем не защищенном пространстве. Хаос природы сливается с хаосом мыслей. Лир теряет рассудок. Ритм бури пронизывает и внешнее действие, и ход мыслей, и развитие чувств. Вихрь дает движение всему заключенному в сцене, гулом проходит в каждой ее части. Трудно отыскать в мировой литературе сцену, обладающую экспрессией, подобной третьему акту «Короля Лира».
Все в этом акте напряжено до предела, кажущегося уже непереносимым для человеческого организма. Люди, застигнутые бурей, истерзаны не только дождем и холодом, с не меньшей силой бушует в каждом из них и душевная буря.
В поле, где на много миль кругом нет ни куста, чтобы укрыться, встретились только те, кто вышвырнут из жизни, лишен имени, надежды. Здесь те, за кем гонятся, кто приговорен к смерти.
В этих сценах все отношения вывернуты наизнанку, все изменило свой облик, стало не тем, чем было раньше. Прячущийся Эдгар говорит со скрывающимся Кентом - они оба ряженые. Приговоренный к смерти, Глостер пробует спасти обреченного на гибель Лира. Отец не узнает стоящего рядом сына. Друзья разговаривают друг с другом, как незнакомые. Здесь нет ни одного разумного человека. Безумец философствует с юродивым, в спор вступает дурак; уже трудно понять, кто действительно сумасшедший. кто изображает глупость, кто истинный мудрец, кто умалишенный.
Здесь нет естественных положений, обычных слов, привычных мыслей.
Ни одного ровного места нет в этой сцене.
Разве только следы ног, наполненные кровью.
Сцена идет к концу. Властитель Британии в последний раз созывает королевский суд. Не случайно эпизод заканчивается судом. Он посвящен теме несправедливости, и образ суда - естественное завершение.
Лир будет судить своих дочерей. Он будет судить несправедливость. Король назначает судьями шута и сумасшедшего. Несправедливость будут судить дурак и безумец. Ночью в шалаше для свиней заседает королевский трибунал. Сумасшедший произносит обвинительную речь, глупец ведет допрос, юродивый назначен судебным экспертом.
Особенной силы достигают в этой сцене мучения действующих лиц. Теряющий рассудок Лир, изнемогающий от необходимости притворяться Эдгар, замученный усталостью шут - все они подходят к пределу своих жизненных сил. В сумасшедшем судилище слова теряют значение, мысли рассыпаются, дурацкие песенки сменяются причитаниями, выкрики - воем. Но как бы ни был причудлив противоестественный бред, вместе с ним сквозь дикое сочетание слов слышен один и тот же пронизывающий все звук - стон боли и отчаяния.
Звон бубенчиков на дурацком колпаке сливается с тяжелыми ударами похоронного колокола. Все идет к гибели. Слепых ведут безумцы.
Если общественному устройству, губящему лучшие свойства человека, суждено длительное существование, пусть лучше вихрь сплющит в лепешку земной шар, а море встанет дыбом и волны погасят звезды. Буря оборачивается все новыми значениями. Она становится эпитетом всей трагедии. Сложность определения связей, заключенных в этом образе, в том, что предметы и поэтические характеристики находятся в непрерывном развитии и резком изменении. Энергия движения стиха такова, что реальное, описанное с прозаической отчетливостью, через несколько строк становится мифологической гиперболой. Предмет и сравнение нередко не сопоставляются, а проникают друг в друга, меняют свои места.
Буря - то изображение состояния природы, то космический взлет апокалипсических видений, то отражение душевных переживаний героя. Она - и его собеседник, и его сознание. Она - и хаос человеческой души, и хаос окружающих его общественных отношений. |
