Каждый из героев Шекспира имеет свой ритм. Кровь мчится по венам Готспера, нетерпение подхлестывает его мысли и страсти. Затруднено и тяжело дыхание Генриха IV. Существование Шеллоу настолько покойно, медлительно, однообразно, что кажется, будто для почтенного эсквайра минута растягивается в десятилетия, с трудом возникающая мысль, фраза застывает на месте, становится подобной выбоине в граммофонной пластинке: игла застряла, и бесконечно тянется один и тот же звук. Так и говорит, все время возвращаясь к одному и тому же, этот человек, похожий на раздвоенную редьку, с вырезанной ножом рожей наверху.
«Пожалуйте, пожалуйте, сэр, дайте мне вашу руку, сэр, дайте мне вашу руку, сэр...»
«Хорошо сказано, честное слово, сэр, хорошо сказано, ей-богу... Хорошие слова всегда следует говорить. Прекрасная фраза».
«Где список, где список, где список? Дайте взглянуть, дайте взглянуть: так, так, так. Да, сэр, совершенно так. Гольф Плесень. Так пусть они выходят по вызову... Пусть выходят. Ну, что ж, где Плесень?»
Всех выбоин три: школьное воспоминание о чепуховых проделках, распоряжения по хозяйству и цены на скот. Вот н вся жизнь. Школьные воспоминания посвящены какой-то потаскушке и детской драке: тогда еще что-то происходило в жизни почтенного эсквайра. Потом время остановилось. Все замерло, покрылось пылью. Остались только увеличивающийся список смертей и прейскурант цен на скот. Мир для Шеллоу сосредоточился в ведре, к которому нужно купить новую цепь, и в мешке, который потерял на рынке в Гинкслее повар Вильям, - с пего необходимо взыскать стоимость мешка.
Шекспир веселит образом беспредельной скуки.
Фальстаф и Шеллоу встречаются как два полюса человеческого существования. Тучная плоть издевается над худосочием.
Все попадающее в поле зрения Фальстафа превращается при помощи чудесною его дара в неисчерпаемый источник юмора. Угол зрения Фальстафа широк; жизнь служит для него складом, наполненным множеством явлений и предметов, пригодных для причудливых сравнений, пышных метафор, невероятных сопоставлений. Земной шар ограничен для Шеллоу крохотным пространством, где пасутся его волы. На этом пятачке он и влачит существование.
Однако не только воплощением глупости, пошлости и худосочия является Шеллоу, но и протагонистом провинциальной темы. Шеллоу - помещик и судья, он полон комического тщеславия, ощущения величия своей фигуры. На своем квадратике помещик - власть и закон. Он часть социальной системы, и встреча с ним Фальстафа - государственная: столичный вербовщик приезжает к мировому судье. Свойства Фальстафа уже хорошо известны, теперь выяснится характер государственной деятельности Шеллоу:
Дэви. Я прошу вас, сэр, поддержать Вильяма Визора из Виконта против Клеменса Перкса с горы.
Шеллоу. На Визора поступило много жалоб. Он, насколько я знаю, большой подлец.
Дэви. Вполне согласен с вашей милостью, сэр, что он подлец. Но неужели, господи помилуй, нельзя поддержать подлеца по просьбе его друга? Честный человек, сэр, может сам себя защитить, а подлец не может. Я верно служил вашей милости, сэр, вот уже восемь лет, и если мне не дозволено раз или два раза в четверть года поддержать мошенника против честного человека, то, видно, мало у вас ко мне расположения. Этот подлец мой честный друг, сэр, и потому я очень прошу вашу милость решить дело в его пользу.
Шеллоу. Ну, хорошо, я его не обижу.
Черточка за черточкой, несмотря на кажущиеся отклонения, рисует Шекспир свою эпоху. Иногда с ненавистью, иногда с иронией, иногда поэтически, иногда подчеркнуто прозаически ведется рассказ о больном времени. Язвы болезни видны не только в королевском дворце и в замках феодальных баронов, но и в провинциальной усадьбе.
Рабле изобрел термин «пантагрюэлизм». Может быть, последний герой, в котором еще жил дух пантагргоэлизма, - Фальстаф. Через три столетия появится новое определение: «Пикквикский дух». Узость кругозора станет материалом не только для юмора, но и для своеобразной поэзии.
Взгляд Шекспира на этот мирок лишен сентиментальности. Скука и глупость царят в болоте, где остановилось время, где господствует человек, в котором нет ни капли фальстафовской крови.
Принц Джон Ланкастерский соглашается заключить мир; как только предводители мятежников распускают войска, принц отправляет обманутых заговорщиков на плаху. Вот и итог разговоров о чести. После рыцарских клятв приказ: «преследовать сволочь по пятам».
С бунтом покончено. Умирает Генрих IV.
Не успевает затихнуть дыхание отца, как наследник завладевает короной. В этот важнейший момент государственной истории вновь возникает фальстафовская тема.
Умирающий король боится, что Генрих V «снимет намордник власти» и к английскому двору стекутся все те, кто грабит, «злобными зубами впивается в тела невинных».
Трудно сопоставить с Фальстафом «злобные зубы» и рядом с ним увидеть «тела невинных». Существенно и то, что образ власти возникает не в величественных представлениях, а в сравнении с намордником. Чтобы объяснить смысл метафоры, Генрих IV завещает наследнику: занять завоевательной войной «шаткие умы» подданных.
Замолкло сердце короля. Наступило время исполнения замысла принца Галя:
С искусством поведу своим ошибкам счет И вдруг их искуплю, когда никто не ждет.
Кончается молодость принца Уэльского и приходит конец старости Фальстафа. Две истории - английского короля и веселотворца Джека - схватываются в туго завязанный узел.
Тяжелая рука закона опускается на плечо старого весельчака. Кончает свой век светило и исчезает созвездие: скоро навеки погаснет пламенеющий нос Бардольфа, умрет в больнице от французской болезни вдова Куикли, поволокут в флитскую тюрьму Доль Тершит.
Недолог срок веселых похождений на жестокой земле государственной истории. Лязг железа и барабанный грохот слышен здесь куда чаще, нежели смех и веселые песни.
И все же в конце второй хроники автор собирался опять повеселиться: танцор, произносивший эпилог, приглашал зрителей посетить следующую премьеру. В новой хронике - истории славного короля Генриха V, героя Азенкура, - обещал Эпилог, - зрители вновь увидят Фальстафа, «если им не приелась жирная пища».
Однако век входил в колею, а это редко сулило людям масленицу.
Обещание не было сдержано. В «Генрихе V» можно было услышать лишь рассказ о смерти сэра Джона.
Почему же автор расстался со своим любимцем?.. Одна из фраз эпилога, непонятная для современного читателя, - «Фальстаф не Олдкастл» - дала возможность исследователям сочинить гипотезу об интригах наследников Олдкастла. (Джон Олдкастл лорд Кобгем, один из вождей лоллардов, товарищ по оружию и собутыльник принца Уэльского, был сожжен им как еретик, когда принц стал королем Генрихом V. Оговорка в эпилоге позволяет предполагать общность Фальстафа с историческим Олдкастлем. Кобгем в дальнейшем был признан мучеником, и шутки над ним стали опасными.) |