| |
Но словно бес, закоренелый в зле,
Он сохранял обличье доброты;
Никто б во взоре скорбном, на челе
Не разглядел предательства черты,
Змеиной хитрости и клеветы.
Кто чает встретить в ясном небе тучу,
В невинном лике грех узреть ползучий?
Так мастера искусною рукой
Изображен предатель был Синон;
Его поверив сказке, пал седой
Приам; его речами был зажжен,
Как факелом, преславный Илион.
Печалясь об утраченном зерцале, <*>
Тогда светила из орбит упали.
Лукреция, картину рассмотрев,
Искусство ставит мастеру в упрек;
Синона облик в ней рождает гнев:
Зачем прекрасной формой он облек
Презренный дух, вмещающий порок?
В него вгляделась: кроток лик беззлобный;
Ей мнилось: лжет художник бесподобный.
«Не может статься, - молвит, - чтобы зло
Вмещал...» Чуть не сказала: «дивный лик».
Лицо Тарквиния на ум пришло,
Но этих слов не вымолвил язык.
Вот что она сказала через миг:
"Я понимаю, сколь обманны лица:
В чертах прекрасных низкий дух таится.
"Как здесь изображен на полотне
Предатель - грустен, бледен, кроток, тих
И утомлен, - так подошел ко мне
Тарквиний; сладостью речей своих
Сокрыл пороки он от глаз моих.
Как некогда Приам, я всей душою
Доверилась, - и пала я, как Троя.
"Смотри, как, плачем лживым <**> потрясен,
Взор увлажнил доверчивый Приам.
Приам, годами ты не умудрен!
В глазах Синона - смерть твоим сынам;
Они подобны яростным огням;
Те перлы, что рождают состраданье,
Падут на град, как молнии пыланье.
«Контрасты бесам доставляет ад.
Синон, пылая, как в мороз дрожит;
И холодом огонь его богат.
Противоречья слив, хитрец внушит
Глупцам доверье, смелость в них вселит.
Так вызвал враг доверие в Приаме
И Трою сжег не пламенем, слезами».
Тут, яростью безумной пронзена,
Терпенье потеряв, что было сил
Синоиа начала терзать она,
В нем гостя зря, что честь ее убил,
К себе самой презрение внушил.
Но вот очнулась; молвит, улыбаясь:
«Безумная! С бесчувственным сражаюсь!»
Так время утомил поток скорбей
Приливами, отливами валов.
То жаждет ночи, то ей день милей;
Дух подгонять события готов.
Страданья замедляют ход часов;
Не знает сна несущий муки бремя;
В бессоннице всегда влачится время.
Но незаметно время протекло
За созерцанием картины той.
Лукрецию от горя отвлекло
Ее сочувствие беде чужой;
Притих порыв души ее больной:
Порою облегчает нас сознанье,
Что и других людей томят страданья.
|
|
Но вот, посланьем призван, прискакал
С друзьями Коллатин. В покой жены
Войдя, ее он в трауре застал.
Кругами синими обведены
Глаза, как радугою лик луны;
Та синева - наследье ливней слезных
И предвещанье бурь грядущих грозных.
На скорбь супруги Коллатин смотрел,
До глубины сердечной потрясен:
Глаза красны, а лик прозрачно-бел;
Сил не имел спросить матрону он,
Чем ей недуг душевный причинен.
Стоял безмолвно муж перед супругой:
Так на чужбине сходятся два друга.
Но вот он руку бледную берет
И говорит ей: «Что стряслось с тобой?
Ты вся дрожишь? Что сердце так гнетет?
О, что похитило румянец твой?
Зачем душа омрачена тоской?
Открой, любимая, свои томленья,
Чтоб оказать могли мы облегченье».
Вздохнула трижды бедная жена,
Пред тем как слово вымолвить одно.
Готова, наконец, сказать она
Про бедствие, что ей учинено:
Как честь погибла, счастье сметено.
А Коллатин, друзьями окруженный,
Ждал слов своей супруги удрученной.
Тут песнь предсмертную в гнезде своем
Тоскующая лебедь начала:
«Речей не хватит передать о том,
Как учинилось мне деянье зла.
Во мне печаль слова превозмогла.
Своей тоски и бесконечных жалоб
И в целый год тебе не рассказала б.
Но вот что я скажу, властитель мой,
Чтоб ты простить мое паденье мог:
В наш дом явился человек чужой;
Он дерзко на постель твою возлег
И несказанный срам на нас навлек.
Он ложа нашего попрал святыню:
Твоя супруга не чиста отныне.
В слепую полночь, в мертвой тишине,
Прокрался гад поганый в мой покой,
С мечом и с факелом, и молвил мне:
«Проснись, матрона, раздели со мной
Восторг любви, иль поражу бедой
Я весь твой род; расправлюсь беспощадно,
Когда не утолишь мой пламень жадный.
Коль не исполнишь волю ты мою, -
Грязнейшего из слуг, - он продолжал, -
Я умерщвлю, потом тебя убью
И поклянусь пред всеми, что застал
На ложе вас и смерти злой предал
Прелюбодеев. Так мой меч кровавый
Тебя - стыдом, меня ж покроет славой».
Тут стала я стенать, рыдать, скорбеть,
Но он к моей груди приставил меч,
Велел мне все покорно претерпеть,
Иначе поклялся мне жизнь пресечь
И несмываемый позор навлечь;
Сказал, что не забудет Рим державный
Жены-распутницы конец бесславный.
Был мощен враг мой и бессильна я,
А страх меня лишил последних сил;
Язык сковал мне бешеный судья:
О справедливости он позабыл.
Стал, как свидетель, клясться рдяный пыл,
Что соблазнен был мною. Беспощаден
Судья к ворам, коль сам он обокраден.
|
<*> Илион так блестящ, что в нем отражаются звезды.
<**> Синон, изобретатель деревянного коня, погубившего Трою, притворно плача, уверил троянцев, что греки уплыли, оставив его на берегу одного.
|
|
