Комедии » Двенадцатая ночь, или что угодно (Перевод Э.Л.Линецкой)
» Акт III » Сцена 2

Нет, ей-богу, не останусь здесь больше ни минуты.

Но почему, изверг души моей, почему?

И вправду, сэр Эндрю, объясните нам, почему?

Да потому, черт возьми, что ваша племянница любезничала в саду с этим герцогским прихвостнем, как она никогда не любезничала со мной. Я сам это видел.

Ты мне вот что скажи, старина: видела она тебя в это время?

Не хуже, чем я вижу вас.

Да ведь это лучшее доказательство ее любви к вам.

Что ж, по-вашему, я совсем осел?

Сэр, я берусь доказать это по всем правилам перед судом рассудка и здравого смысла.

А они судили и рядили еще до того, как Ной стал моряком^[32].

Она любезничала на ваших глазах с мальчишкой только для того, чтобы подстегнуть вас, растолкать вашу лежебоку-доблесть, зажечь огонь в сердце, расшевелить желчь в печени. Вы должны были сразу подойти к ней и заткнуть юнцу рот остротами, новенькими и блестящими, прямо с монетного двора. Она играла вам на руку, а вы это проморгали; вы позволили времени стереть двойной слой позолоты с удобного случая, удалились от солнца благоволения графини и теперь плывете на север ее немилости, где повиснете, как сосулька на бороде у голландца. Впрочем, вы можете исправить эту ошибку, если представите похвальное доказательство своей отваги или политичности.

Значит, придется доказывать отвагу. Политичность я терпеть не могу: по мне, уж лучше быть браунистом^[33], чем политиком.

Ладно, тогда строй свое счастье на отваге. Вызови герцогского юнца на поединок и нанеси ему одиннадцать ран. Моя племянница обязательно пронюхает об этом, а, можешь мне поверить, даже самая пронырливая сводня, и та не расположит женщину к мужчине так, как слава о его подвигах.

Другого выхода нет, сэр Эндрю.

А кто-нибудь из вас отнесет ему мой вызов?

Иди, напиши его размашистым почерком, воинственно и кратко. Плюнь на остроумие: главное, чтобы вызов был красноречивый и выразительный. Заляпай противника чернилами. Можешь тыкнуть его разок-другой, тоже будет не худо. Навороти столько несуразиц, сколько уместится на листе бумаги шириной в уэрскую кровать в Англии^[34]. Берись за дело, валяй. Пусть в твоих чернилах будет побольше змеиного яду, а чем писать, это не суть важно: хоть гусиным пером. Ну, ступай.

А где я потом найду вас?

Мы сами придем к тебе в cubiculo {В спальню (лат.).}. Иди же.

Видно, сэр Тоби, этот человечек вам очень дорог?

Да, дорог. Но я ему еще дороже: обошелся тысячи в две, как пить дать.

Надо думать, письмо он напишет необыкновенное. Но ведь вы его не передадите?

Разрази меня гром, если не передам. А ты во что бы то ни стало постарайся вытянуть ответ у юнца: сдается мне, эту парочку даже быками и канатами друг к другу не подтащить. Если ты взрежешь Эндрю и в его печени хватит крови, чтобы утопить блошиную ногу, то я готов проглотить всю остальную анатомию.

Да и на лице его соперника, этого мальчишки, тоже не заметно особой свирепости.

А вот и моя птичка-невеличка.

Если хотите повеселиться и похохотать до упаду, идите за мной. Этот болван Мальволио стал язычником, ну настоящий вероотступник: ведь ни один истинный христианин в жизни не поверит такой дурацкой выдумке. Он в желтых чулках.

И в подвязках крест-накрест?

Да, как самый мерзкий педант-учитель из приходской школы. Я шла за ним по пятам, словно его убийца. Он точка в точку следует письму, которое я ему нарочно подкинула, и так улыбается, что теперь на его физиономии больше борозд, чем на новой карте с добавлением Индий^[35]. Вам и во сне ничего подобного не снилось. Так бы чем-нибудь и запустила в него. Вот увидите, госпожа побьет его. Впрочем, пусть побьет, он все равно будет улыбаться и примет это как знак особого расположения.

А ну, веди, веди нас к нему.